Укуси мою блестящую металлическую задницу!
Мой дед, Иван Степанович Артеменко, воевал на фронте с 41-го года, погиб в 43-м при форсировании Днепра. Награжден Орденом Славы 3-й степени. Мне достался от него этот орден без колодки и довоенная фотография. Его вдова, бабушка Саша, со своей матерью, до смерти жила в доме под соломенной крышей и с земляным полом. В этом доме я в 7 лет готовил на керогазе вермишель. Он, как и его отец, мой прадедушка Степан, был русским солдатом. Прадед воевал в 1-ю мировую, был унтер-офицером и заслужил 2 Георгиевских креста. Мой второй дед, воевавший с 1939 по 1945, умер в 57 лет из-за подорванного на войне здоровья.
читать дальшеСвоих предков мы всегда поминали на Радоницу. В понедельник через неделю после Пасхи. Это не совсем верно (Радоница – со вторника), но все равно по-христиански. Как помнили, так и поминали. Я еще застал времена, когда тех, кто ходил на кладбище в этот день (среди них был и офицер военкомата, Григорий Григориевич Гавриченко, тоже участник войны, раненый в Сталинграде) – потихоньку записывали, а потом сношали на собраниях, почему они участвуют в «религиозных обрядах».
Но пришло время застоя. В 1975 году, в честь 30-лития победы, начались маскарадные шествия ветеранов. Старшее поколение, сидевшее за столом и прекрасно знавшее, кто где воевал, тыкало мне пальцем и показывало – тыловиков, особистов, замполитов – возглавлявших колонну. В 60-70-е такие разборки – кто, где и как воевал – были на каждых поминках. Это стало даже общим местом в советской художественной литературе (почитайте Василия Быкова). Под разухабистую песню «День Победы порохом пропах», написанную в ритме шансона, страшную правду о войне стали подменять героическими сказками.
Нынешнее поколение, пришедшее к власти, помнит войну не по рассказам своих предков, а по культу, сформировавшемуся в период застоя. И считает этот культ памятью. Я точно знаю, что мой дед был православным. Почему я должен поминать его по языческому замполитскому обряду, выдуманному уже при Хрущеве? Каким бы ни был Сталин, он эту, позорную для себя, войну не рекламировал. Через три года после победы он прекратил выплаты по орденским книжкам. 9 мая было рабочим днем – слишком страшная цена была заплачена, чтобы спекулировать на этом. Еще все всё помнили.
Смятение в умах, вызванное разоблачением «культа личности», вызвало потребность в новом культе. С 65-го им стал культ Победы. Киев был полигоном для обкатывания этих политтехнологий с 1957 года. Для этой цели было сооружено экспериментальное мемориальное капище, на которое прах людей перенесли с воинского кладбища. Потом подобные капища возвели в Сталинграде, Бресте, Новороссийске. Круг замкнулся в Киеве в маразматические 1980-е строительством уродливого капища, прославляющего молоха войны. Эта чудовищная статуя, ласково именуемая киевлянами «кльопана мать», до сих пор возвышается над куполами Киево-Печерской Лавры. На открытие этого капища приволокли умирающего Леонида Ильича Брежнева. Даже старика не пощадили.
О чем это должно было напоминать? О торжестве замполитов, способных поднять даже мертвого?..
В тщетном протесте против этого безумия, фронтовики – собутыльники моего отца – основали даже общество истинных ветеранов ВОВ. Так как дело было начато и завершено по пьяне, протрезвев, никто не донес. Но заявления так и остались в отцовской папке.
Мне с детства была неприятна фальшь официальных чествований ветеранов, которых забывали на следующий день. Ветеранов использовали как дрессированных обезьян. Показать октябрятам. И отношение к ним было такое же. Как к обезьянкам. Власть ничего не могла дать тем, кто пережил войну. Моя бабушка, вдова офицера, получала пенсию 16 рублей. И вы хотите, чтобы я, внук и правнук солдата, воспитанный на эти деньги (потому что какая могла быть жизнь у отца, военного сироты?) – купился на аттракцион с газовой конфоркой? Я имел честь сидеть за одним столом с танкистом, обгоревшим и потерявшим речь на войне. И экипажам, сгоревшим в своих танках, не стоит ни одного памятника. Потому что танки послевоенного производства, щедро расставленные на нашей земле, означают присутствие армии, которая вполне может стать оккупационной. Как это было в 1956 в Венгрии и в 1968 в Чехословакии. Именно в тогда общенародная вера в нашу армию была подорвана ее поведением. Ведь чехи были нашими союзниками в той войне.
В меру старения народной памяти о войне как о величайшем бедствии ее подменяли мифом о войне как о победе, одержанной марксистско-ленинским учением. Вехи этой подмены известны. Я не понимаю, почему так умиляются фильмам «В бой идут одни «старики». Мой второй дед Иван Павлович служил в авиации и я знаю, о чем говорю. Эта развесистая клюква даже не похожа на милые мюзиклы времен войны «Небесный тихоход» и «Воздушный извозчик», призванные развлечь людей в то тяжелое время. Честные, правдивые фильмы о войне можно пересчитать по пальцам одной руки. Кто из вас видел «Порох» или «Торпедоносцы»?
Идеологический антиквариат эпохи застоя оказался востребованным нынешним поколением, пришедшем во власть. Пусть даже самую маленькую - над стихийным рынком, с которого они взимают поборы. Память о войне криминализована. Современная сериально-шансонная попса имеет два источника. Один - лагерная культура сук - блатных, сотрудничавших с властью (свою ссученость они должны были оправдывать патриотизмом и военной псевдоромантикой). Второй источник – культура «классово близких» уркам – ментов и чекистов. В меру увеличения численности ментов (в 1953 г. их в СССР было 120 тыс, а сенгодня в Украине – 360 тыс.) половина которых почему-то считают себя «офицерами», хотя их звания «специальные», а не «воинские», сложился странный образ войны. Когда конвоиры гонят на фронт маршевые роты урок. Я понимаю, для них такая война наглядней! Но зачем вешать эту лапшу подрастающим поколениям, которым дедушки и отцы не рассказали, как оно было. Боюсь, что когда я скажу своему будущему внуку, что в дедушкиной эскадрилье служили не «жиганы», а девочки, которые эти пулеметы заряжали, - он мне не поверит.
Плоды такой пропаганды наглядны. Знаковый российский режиссер Никита Михалков, отлично чувствующий аудиторию, в своем фильме «Предстояние» как последнюю линию обороны Москвы показывает не ополченцев – профессоров и студентов московских ВУЗов, недобитых репрессиями 30-х годов – а урок! Спросите моего друга, Михаила Евдокименка, дед которого был в этом ополчении, кто тогда залег в снежных полях под Москвой, а кто срезал кошельки в Ташкенте. Тот, кто сочинил разухабистую песенку «Батяня-комбат», писал для ресторанов. Вы понятия не имеете, кто в войну был командир батальона. Он обитал в собственном блиндаже, где сожительствовал с санинструктором, и от его расположения или нерасположения зависило, проживете ли вы еще два дня, или погибнете этой же ночью. Назвать его «батяней» означало подписать себе смертный приговор. Да и забитым крестьянским парням такое и в голову не пришло бы.
Когда я, уже не молодой человек, узнал о поступке девушек возраста моей дочери, то мне стало легче на душе. Ложь, с которой мне было трудно мириться тридцать лет, наконец-то была осмеяна. Думаю, точно так же, с ехидством в адрес «замполитов со слезами на глазах», восприняли бы это мой покойный дед и его приятели-фронтовики. А уж покойный отец как бы порадовался! Истерика в адрес этих храбрых девочек мне по-человечески понятна. Она исходит от людей старше сорока лет, обремененных растущим брюшком, которое визуально уменьшает размер полового органа. Они чувствуют, что. при всей своей показной мужественности, подобного поступка не совершат. А поскольку девушки явно красивые и им не «дадут» - сколько в машинках ни катай – то остается только брызгать слюной в телефонную трубку и на клавиатуру компьютера.
В годы моего деда в ходу была фраза «…когда опять будет война». В том, что она будет, никто не сомневался. Под эту перспективу подводились самые вожделенные и неосуществимые иным образом надежды. Например, убить жену или соседа и уйти на фронт. Так вот, я скажу: когда будет война, такие девочки вновь будут заряжать пулеметные ленты. А вы, господа-товарищи-офицеры, в 1991 дружно изменившие присяге Родине, найдете себе место в очередном Ташкенте.
Братство
читать дальшеСвоих предков мы всегда поминали на Радоницу. В понедельник через неделю после Пасхи. Это не совсем верно (Радоница – со вторника), но все равно по-христиански. Как помнили, так и поминали. Я еще застал времена, когда тех, кто ходил на кладбище в этот день (среди них был и офицер военкомата, Григорий Григориевич Гавриченко, тоже участник войны, раненый в Сталинграде) – потихоньку записывали, а потом сношали на собраниях, почему они участвуют в «религиозных обрядах».
Но пришло время застоя. В 1975 году, в честь 30-лития победы, начались маскарадные шествия ветеранов. Старшее поколение, сидевшее за столом и прекрасно знавшее, кто где воевал, тыкало мне пальцем и показывало – тыловиков, особистов, замполитов – возглавлявших колонну. В 60-70-е такие разборки – кто, где и как воевал – были на каждых поминках. Это стало даже общим местом в советской художественной литературе (почитайте Василия Быкова). Под разухабистую песню «День Победы порохом пропах», написанную в ритме шансона, страшную правду о войне стали подменять героическими сказками.
Нынешнее поколение, пришедшее к власти, помнит войну не по рассказам своих предков, а по культу, сформировавшемуся в период застоя. И считает этот культ памятью. Я точно знаю, что мой дед был православным. Почему я должен поминать его по языческому замполитскому обряду, выдуманному уже при Хрущеве? Каким бы ни был Сталин, он эту, позорную для себя, войну не рекламировал. Через три года после победы он прекратил выплаты по орденским книжкам. 9 мая было рабочим днем – слишком страшная цена была заплачена, чтобы спекулировать на этом. Еще все всё помнили.
Смятение в умах, вызванное разоблачением «культа личности», вызвало потребность в новом культе. С 65-го им стал культ Победы. Киев был полигоном для обкатывания этих политтехнологий с 1957 года. Для этой цели было сооружено экспериментальное мемориальное капище, на которое прах людей перенесли с воинского кладбища. Потом подобные капища возвели в Сталинграде, Бресте, Новороссийске. Круг замкнулся в Киеве в маразматические 1980-е строительством уродливого капища, прославляющего молоха войны. Эта чудовищная статуя, ласково именуемая киевлянами «кльопана мать», до сих пор возвышается над куполами Киево-Печерской Лавры. На открытие этого капища приволокли умирающего Леонида Ильича Брежнева. Даже старика не пощадили.
О чем это должно было напоминать? О торжестве замполитов, способных поднять даже мертвого?..
В тщетном протесте против этого безумия, фронтовики – собутыльники моего отца – основали даже общество истинных ветеранов ВОВ. Так как дело было начато и завершено по пьяне, протрезвев, никто не донес. Но заявления так и остались в отцовской папке.
Мне с детства была неприятна фальшь официальных чествований ветеранов, которых забывали на следующий день. Ветеранов использовали как дрессированных обезьян. Показать октябрятам. И отношение к ним было такое же. Как к обезьянкам. Власть ничего не могла дать тем, кто пережил войну. Моя бабушка, вдова офицера, получала пенсию 16 рублей. И вы хотите, чтобы я, внук и правнук солдата, воспитанный на эти деньги (потому что какая могла быть жизнь у отца, военного сироты?) – купился на аттракцион с газовой конфоркой? Я имел честь сидеть за одним столом с танкистом, обгоревшим и потерявшим речь на войне. И экипажам, сгоревшим в своих танках, не стоит ни одного памятника. Потому что танки послевоенного производства, щедро расставленные на нашей земле, означают присутствие армии, которая вполне может стать оккупационной. Как это было в 1956 в Венгрии и в 1968 в Чехословакии. Именно в тогда общенародная вера в нашу армию была подорвана ее поведением. Ведь чехи были нашими союзниками в той войне.
В меру старения народной памяти о войне как о величайшем бедствии ее подменяли мифом о войне как о победе, одержанной марксистско-ленинским учением. Вехи этой подмены известны. Я не понимаю, почему так умиляются фильмам «В бой идут одни «старики». Мой второй дед Иван Павлович служил в авиации и я знаю, о чем говорю. Эта развесистая клюква даже не похожа на милые мюзиклы времен войны «Небесный тихоход» и «Воздушный извозчик», призванные развлечь людей в то тяжелое время. Честные, правдивые фильмы о войне можно пересчитать по пальцам одной руки. Кто из вас видел «Порох» или «Торпедоносцы»?
Идеологический антиквариат эпохи застоя оказался востребованным нынешним поколением, пришедшем во власть. Пусть даже самую маленькую - над стихийным рынком, с которого они взимают поборы. Память о войне криминализована. Современная сериально-шансонная попса имеет два источника. Один - лагерная культура сук - блатных, сотрудничавших с властью (свою ссученость они должны были оправдывать патриотизмом и военной псевдоромантикой). Второй источник – культура «классово близких» уркам – ментов и чекистов. В меру увеличения численности ментов (в 1953 г. их в СССР было 120 тыс, а сенгодня в Украине – 360 тыс.) половина которых почему-то считают себя «офицерами», хотя их звания «специальные», а не «воинские», сложился странный образ войны. Когда конвоиры гонят на фронт маршевые роты урок. Я понимаю, для них такая война наглядней! Но зачем вешать эту лапшу подрастающим поколениям, которым дедушки и отцы не рассказали, как оно было. Боюсь, что когда я скажу своему будущему внуку, что в дедушкиной эскадрилье служили не «жиганы», а девочки, которые эти пулеметы заряжали, - он мне не поверит.
Плоды такой пропаганды наглядны. Знаковый российский режиссер Никита Михалков, отлично чувствующий аудиторию, в своем фильме «Предстояние» как последнюю линию обороны Москвы показывает не ополченцев – профессоров и студентов московских ВУЗов, недобитых репрессиями 30-х годов – а урок! Спросите моего друга, Михаила Евдокименка, дед которого был в этом ополчении, кто тогда залег в снежных полях под Москвой, а кто срезал кошельки в Ташкенте. Тот, кто сочинил разухабистую песенку «Батяня-комбат», писал для ресторанов. Вы понятия не имеете, кто в войну был командир батальона. Он обитал в собственном блиндаже, где сожительствовал с санинструктором, и от его расположения или нерасположения зависило, проживете ли вы еще два дня, или погибнете этой же ночью. Назвать его «батяней» означало подписать себе смертный приговор. Да и забитым крестьянским парням такое и в голову не пришло бы.
Когда я, уже не молодой человек, узнал о поступке девушек возраста моей дочери, то мне стало легче на душе. Ложь, с которой мне было трудно мириться тридцать лет, наконец-то была осмеяна. Думаю, точно так же, с ехидством в адрес «замполитов со слезами на глазах», восприняли бы это мой покойный дед и его приятели-фронтовики. А уж покойный отец как бы порадовался! Истерика в адрес этих храбрых девочек мне по-человечески понятна. Она исходит от людей старше сорока лет, обремененных растущим брюшком, которое визуально уменьшает размер полового органа. Они чувствуют, что. при всей своей показной мужественности, подобного поступка не совершат. А поскольку девушки явно красивые и им не «дадут» - сколько в машинках ни катай – то остается только брызгать слюной в телефонную трубку и на клавиатуру компьютера.
В годы моего деда в ходу была фраза «…когда опять будет война». В том, что она будет, никто не сомневался. Под эту перспективу подводились самые вожделенные и неосуществимые иным образом надежды. Например, убить жену или соседа и уйти на фронт. Так вот, я скажу: когда будет война, такие девочки вновь будут заряжать пулеметные ленты. А вы, господа-товарищи-офицеры, в 1991 дружно изменившие присяге Родине, найдете себе место в очередном Ташкенте.
Братство